Зима, метель. Возвращаемся на колхозной машине из города: шофер, председатель и я, - они ездили по своим служебным делам, я - по своим. Останавливает инспектор: водитель выходит, показывает документы, начинается разговор... Председатель пожимает плечами: "Вроде ничего не нарушали", - и мы вылезаем, чтобы поддержать водителя.

Инспектор, похоже, никаких претензий пока не предъявил: молча рассматривает наш "Уазик" - не новый, но вполне исправный; проверяет ногтем глубину протектора на колесах, изучает работу фар, подфарников, стоп-сигналов, но все - в порядке... Наконец, остановившись перед машиной, говорит:

- Проверим номер двигателя.

Шофер открывает капот, и мы столбенеем от изумления: в моторе - кошка... Трехцветная - из рыжих, черных и белых лоскутов... Она приподнимает голову, оглядывается по сторонам, потом выпрыгивает из-под капота на обочину и исчезает в заснеженном поле.

Мы все пережили нечто похожее на кратковременный паралич... Первым шевельнулся инспектор: молча протянул документы и, бросив в нашу сторону взгляд, исполненный глубочайшей обиды, пошел к своему автомобилю. Он смотрел на нас так, будто мы предали его...

Потом очнулся председатель колхоза:

- Кто мог засунуть ее туда?..

- Она сама, - прошептал шофер, морща лоб от мыслительного напряжения, - когда мы у магазина останавливались... наверное...

- И чего? - не понял председатель.

- Изнутри, то есть снизу, залезла погреться, - увереннее продолжил шофер, - а потом мы поехали, спрыгнуть она испугалась и пристроилась вот тут...

- Часа четыре каталась? - прикинул председатель.

- Около того, - подтвердил шофер.

Теперь, наконец, мы пришли в себя и рассмеялись - до всхлипываний и слез.

- Все это - не просто так, - сказал председатель: - они ведь сроду не проверяли номер двигателя, да и сейчас этот номер никому даром не нужен, и вдруг...

- Не иначе, сами силы небесные пожалели кошчонку, - предположил водитель.

- Но тогда, - задумался председатель - и под капот ее запихнули тоже они?.. Для каких, интересно, целей?..

Кто может ответить на такой вопрос?.. Мы садимся в машину и отправляемся в дальнейший путь.

Случай этот, сколь нелепый, столь и смешной, вскоре забылся по причине своей незначительности. Однако года через два или три он получил неожиданное продолжение. На сей раз дело происходило летом.

Привезли меня в далекую деревеньку, к тяжко болящей старушенции. Жила бедолага одна, никаких родственников поблизости не осталось. Впрочем над койкой на прокопченных обоях были записаны карандашом два городских адреса: сына и дочери, - но, как объяснила мне фельдшерица, адреса эти то ли неправильные, то ли устарели, а бабкины дети не наблюдались в деревне уже много лет и вообще неизвестно - живы ли они сами. Фельдшерица эта в силу своей милосердной профессии или от природной доброты христианской души, а может - и по двум этим причинам сразу, - не оставляла болящей, но терпеливо ухаживала за ней.

- Как я боялась, что не успеем, - сказала фельдшерица, когда соборование завершилось: - Она ведь три дня назад умирала уже! Я - к телефону, позвонила вашей почтарке, а та говорит, что вы на дальнем приходе и вернетесь неизвестно когда. Я - звонить на тот приход, там говорят: вы только-только уехали... Ну, думаю, неужели бабулька моя помрет без покаяния? Она так хотела, так Бога молила, чтобы сподобил ее причаститься и пособороваться!.. Досидела с ней до самого вечера, а потом побежала домой - надо ж хоть поесть приготовить... За коровой-то у меня сноха ходит - с коровой-то у меня заботушки нет, а вот мужа надо обихаживать да и младшего - нынче в девятый класс пойдет... Наварила супу, картошки и перед сном решила снова бабульку проверить. Прихожу, а она не спит. И рассказывает: "Я, - говорит, - померла уже"... Да-да, прям так и говорит. Мол, сердце во сне очень сильно болело, а потом боль прошла и хорошо-хорошо стало... "И вдруг, - говорит, - чтой-то стало губы и нос щекотать. И тут, - говорит, - все это хорошее исчезло, и опять боль началась". Ну, она от щекотки проснулась, а на груди у нее кошка лежит и усами своими ее щекочет: кошки, они ведь к носу принюхиваются, не то что собаки, извиняюсь, конечно. Видно, кошечка почуяла в бабкином дыхании нездоровье какое-то и принюхалась, а усами вызвала раздражение, - вот бабка и проснулась. А коли проснулась - лекарство приняла. Так и выжила. Ну, я с утра машину искать, чтобы, значит, послать за вами. Никто не дает... Потом сельповских уговорила... Так что только благодаря кошке бабулечка вас и дождалась...

Выходя на крыльцо, чуть не наступил на небольшую кошчонку, шмыгнувшую в избу: рыжие, белые и черные лоскутки напомнили мне о случае на зимней дороге. Я поинтересовался, откуда взялась эта кошечка - не приблудная ли.

- Да кто ж ее знает? - отвечала фельдшерица без интереса. - Это ж не корова, даже не поросенок: взялась - и взялась откуда-то, может, и приблудилась...

- А сколько от вас до города?

- Двести пятьдесят километров - автобус идет четыре часа...

Вернувшись, я рассказал об этом председателю и его шоферу. Они покачали головами и не проронили ни слова.