В соседний район прислали священника. Однажды он вместе со своею матушкой приехал ко мне. Познакомиться.

Познакомились.

Ребята они совсем молоденькие, худющие-прехудющие, родом из отдаленных южных мест и вот - дерзнули... Жалко их стало: и климат здешний, конечно же, не для них, и с жильем плоховато - хибарка, продуваемая ветрами, но - помоги им, Господи - не унывали.

Засиделись мы допоздна. Видя, что хрупкая матушка едва силится удерживать головку, то и дело приклоняющуюся к плечу супруга, я предложил им укладываться спать. Они согласились, и тут, пока я готовил гостям комнату для ночлега, батюшка увидал за окном нечто необыкновенное. Надобно заметить, что дело происходило в конце октября, когда здешний день укорачивается до самой малости, а пасмурные ночи непроглядно черны. И потому, пока не выпадет хоть сколь-нибудь снегу, разобраться, где небеса, а где - земля, затруднительно.

- Что это? - растерянно и даже, как почудилось мне, с трепетанием в голосе вопрошал батюшка, указывая пальцем за окно.

Я обернулся: кромешная тьма озарялась сиянием множества огоньков.

- Что это? - шепотом повторил он: - Что там находится?

- Река, - отвечал я, недоумевая по поводу невесть откуда взявшихся фонарей, среди которых были даже цветные - мигающие оранжевые. Причем все фонари двигались. И в одну сторону.

- Может быть, теплоход? - батюшка вырос в портовом городе и потому легко склонился к такому предположению: - Ваша речка в какое-нибудь море впадает?

- Ну, - говорю, - впадает... Сначала, правда, в другую речку, та - в третью, та - еще в одну, а потом уж, наверное, впадает...

- Вообще-то любая река впадает в море, - заметила матушка, которая окончила школу совсем недавно и хранила еще в памяти своей кое-что из фундаментальных знаний.

Она, конечно же, с точки зрения большой науки была совершенно права, однако речка наша при всей пространности ширины - глубиною не отличалась, и в сенокосную пору мужики перебредали ее, сняв штаны, а бабы - подобрав юбки. Я сообщил об этом батюшке и добавил еще, что никаких кораблей, кроме лодок-плоскодонок, тут отродясь не хаживало. Огни, между тем, продолжали плыть над рекой.

- А может быть, это Страшный Суд? - испуганно воскликнула матушка и прикрыла губы ладошкой.

Мы, конечно, малость угостились за ужином, но чтобы с двух рюмок клюквенной наливки - и такой решительный вывод?.. Это было совсем неожиданно. Супруг ее стал возражать, мол, место для столь важного события не больно удачное: леса, болота, да и жителей мало - кого судить-то? Однако она раскапризничалась и потребовала ехать домой. Они вмиг собрались и укатили на стареньком "Запорожце", не то полагая, что Страшный Суд может ограничиться межой одного района, не то желая встретить его непременно в домашних условиях, как Новый Год. Ну а я отправился изучать загадочное явление.

...Как любил повторять архиерей: "Всегда добавляйте на разгильдяйство". Сам он, назначая встречи, мысленно приплюсовывал к оговоренному времени пятнадцать-двадцать минут, а то и час - на это самое разгильдяйство, - и проницательность ни разу не подводила его: просители неуклонно опаздывали.

И вот, выйдя теперь на берег реки и осмыслив происходящее, я подумал, что и прозорливости многоопытного архиерея здесь не хватило бы: для возвращения четырех колхозных комбайнов с заречных нив пришлось добавлять "на разгильдяйство" два месяца. А теперь, похоже, и еще несколько часов, потому что дно, понятное дело, никто не мерил, а вода поднялась, и там, где летом был брод, под берегом образовалась неведомая прежде канава. В нее и уткнулся флагман кильватерной колонны, сверкающей всеми фарами, подфарниками и мигалками.

На пологом берегу горел жаркий костер, бродили люди.

- А мигалки-то на кой? - спрашивал инвалид военного времени.

- Чтобы предупреждать встречный транспорт, - отвечал агроном, командовавший операцией.

Инвалид осматривался по сторонам, но никакого встречного транспорта нигде не видел.

- Хоть бы батюшку попросили молитву какую прочитать, - не унимался инвалид.

- Тебя что: бессонница замучила? - сердито спросил агроном: - Приперся тут с клюкой среди ночи... Какую еще молитву?.. "Перед отправкой комбайнов в кругосветное путешествие"?..

- Зачем в кругосветное? - переспросил инвалид, затихающим голосом.

Тут один из комбайнов, второй в колонне, вывернул вдруг в сторону и пополз вниз по реке.

- Я ж говорю: кругосветное, - растерянно пробормотал агроном.

И все стали кричать и махать руками, чтобы комбайнер остановил машину, потому что дальше была яма, известная всем тутошним рыбакам. Но комбайнер и сам знал про яму, однако, как потом выяснилось, ему показалось, что колеса заносит песком и вообще все надоело, поэтому он решил прокатиться взад-вперед по реке.

Эта суматоха продолжалась долго еще. Пригнали трактор, зацепили комбайн - трактор не справился. Пригнали второй, тоже зацепили - лопнул трос. Не дождавшись победы, я отправился спать, но возле дома встретил молоденького батюшку, который, оказывается, поехал к трассе не по асфальту, а прямиком через поле, и застрял. Побранил я себя за клюквенную наливочку и пошел выталкивать "Запорожец". Матушка, свернувшись калачиком, спала на заднем сиденье. Видать, все-таки не сильно боялась Страшного Суда...

- Может, - спрашиваю, - снесем ее в дом, и переночуете по-человечески? А трактора пойдут с речки и выдернут вашу машинку...

- Нет уж, - твердо сказал собрат, - если решили - надо действовать. Решали-то они, а действовать, между прочим, предстояло мне... Ах, это все - за клюквенную наливочку, наверное...

Когда, вытолкав машину на твердь, я вернулся в деревню, мимо меня парадным маршем прошли два трактора и четыре комбайна: за последним волочилась по асфальту лодочка-плоскодонка, на которой, вероятно, переправлялись за реку достославные механизаторы и которую впоследствии так и забыли отвязать.

...С тех пор прошло несколько лет. Недавно я вновь повидался с молодым батюшкой: он заматерел, располнел, отпустил брюшко, именуемое в обиходе аналоем, словом, фигура его обрела ту самую стать, по которой нашего брата узнают и на пляже. В бороде его, сделавшейся более густой и обширной против прежнего, появилась заметная седина: "Хороню, хороню, хороню, - сказал он о главном в своем служении, - тягостное это занятие..." Да, тягостное. И не в покойниках дело: за них, бывает, и порадуешься еще, - тягостно видеть горькую скорбь живых, вмиг осознавших, что не смогут уже испросить прощения за нанесенные оскорбления и обиды. Это иногда приводит людей в такое отчаяние, в такой ужас, что, глядя на них, понимаешь истинную цену нашей обыденной несдержанности - цена эта смертоубийственна.

Матушка родила ему двоих ребятишек и ожидала третьего.

Комбайны больше из-за реки не переправлялись: с тех пор как власти начали разорять общественные хозяйства, дальние нивы пришлось побросать, и они зарастают бесполезным кустарником. Да и сами комбайны дышат на ладан и в редкий день выбираются за ворота старого гаража. Какие уж тут кругосветные путешествия...