Зимой приезжаю по делам в столицу, ищу знакомого батюшку, а он в этот день требничает на погосте: его приход опекает одно отдаленное кладбище, и священники поочередно ездят дежурить. Там есть даже "ритуальный павильон", где можно совершить отпевание, но в большинстве случаев покойных привозят уже после отпевания, и священнику остается лишь лития - краткое заупокойное богослужение. Люди воцерковленные, впрочем, заказывают и панихиды - богослужения более продолжительные, но для народа безрелигиозного и пятиминутная лития - тягота невыносимая, потому что невтерпеж выпить.

С приятелем мы встречаемся только к полудню - в самое напряженное время: катафалки подъезжают один за другим. Разумеется, священник нужен не всем, но тем не менее мы едва успеваем от могилы к могиле.

- Тунеядец! - ругается он, когда я отстаю на заснеженных аллеях: - Привык в деревне к спокойной жизни...

Я начинаю оправдываться, говоря, что и у меня вся духовная деятельность свелась к непрестанным похоронам, причем теперь уже не только отпеваю - недавно в одной деревеньке пришлось даже могилу копать: последнего мужика хоронили...

- Все равно тунеядец! - решительно повторяет он, останавливаясь, чтобы дождаться меня: - У тебя народ мрет!..

- Конечно, - отвечаю я, не вполне понимая смысл вопроса, - мрет, да еще как!

- Это правильно... От этой правильности ты и обленился... А здесь все неправильно - здесь гибнут... В иные дни, случается, одних убиенных и хороним... Сегодня вот: первым с утра был мальчишка. Убили его какие-то частные охранники. Один утверждал, что сможет ударом руки расколоть череп, другой спорил, что это можно сделать только ногой... Тут как раз ребятишки из школы шли: и маленькие, и постарше... В общем, тот, который... рукой - убил, но череп не раскололся, а второй - ногой расколоть сумел... Ребятишки разбежались, а эти... ушли себе, и - с концами... Потом старика хоронил - придушили за пенсию... Наркоманы, наверное... Такая теперь, брат, жизнь здесь пошла, что словами не перескажешь - видеть надо. Ты сейчас и увидишь...

Мы встретили очередную процессию и с пением "Святый Боже" пошли впереди нее. Мелкий мужичок, бегавший взад-вперед по сторонам колонны, оказывался иногда рядом с нами и успевал бросить на ходу несколько слов. Выходило, что хороним руководителя крупного автокомбината. "Организация бюджетная, денег нет", - заговорщицки сообщил мужичок и исчез. Так же заговорщицки, шепотом, я спросил приятеля, кто это.

- Распорядитель.

- Распорядитель чего?

- Похорон.

- А что он все время бегает?

- Распоряжается, наверное.

"Начальство потребовало, чтобы он поделился", - и снова мы теряли его из виду и продолжали: "Святый Крепкий". "А он сказал, что не может грабить шоферов, за это его и грохнули"... "Святый Безсмертный, помилуй нас", - допевали мы. "А похороны-то эти сами заказчики и устроили - на всю катушку!"

- Так он - распорядитель этот - их человек или ваш, кладбищенский?

- Их, конечно.

- И так здорово шустрит.

- Из бывших общественных работников, наверное...

Я понял, что это - в точности, как у меня: там тоже бывшие парторги - главные закоперщики на похоронах: и вокруг машины с гробом борозду на земле топором нарисуют, и когда в могилу монеты бросать, скомандуют... - А это еще зачем? - полюбопытствовал приятель.

- Монеты - чтоб, значит, "землю выкупить", а вот насчет топора - даже и не помню: кажется, чтобы смерть от живых отгородить...

- Бред какой-то...

- А ты говоришь: "тунеядец"... Подбежит такой вот "оргмассовый сектор" с топором: "Товарищ поп! Как там в соответствии с церковными постановлениями: машину обводить по часовой стрелке или против?" И можешь кол ему на голове тесать, но хоть тайком, а процарапает - после чего, стало быть, никто уже никогда помереть не должен... А с монетами: "Не беспокойтесь, - говорю, - не надо ничего выкупать: в земле места всем хватит". Но только отвернешься - как начнут швырять пригоршнями... "Что ж вы, - говоришь, - делаете? Да если бы на эти деньги купить лекарство, человека, глядишь, сегодня и хоронить бы не пришлось!"

- Сумасшедший дом...

Наконец, дошли до места. Когда толпа провожавших окружила нас, заняв все свободное пространство на ближайших аллеях и между памятниками, какой-то протокольного вида человек, определенно имевший навык выступать на митингах и собраниях, стал возле гроба, снял шапку и начал прощальное слово. Он проникновенно вещал о новой жизни, которая дала дорогу таким, как покойный, о новой Москве, для которой покойный, как и все, собравшиеся здесь, не жалел сил, и о том, как это не понравилось "некоторым из прежних"...

- Заказчик, - почти не раскрывая рта, пробормотал распорядитель, снова оказавшийся рядом с нами.

- Похорон или.., - тем же манером спросил приятель.

- И того, и другого. Как только он закончит - начинайте: гражданская панихида уже была, на работе, - и исчез.

Когда проникновенная речь приблизилась к логическому завершению, я приподнял кадило, чтобы положить ладан, и в этот момент, как по команде, раздался трубный звук неимоверной силы: еще через мгновение с веток деревьев хлопьями посыпался снег и стало ясно, что играют Шопена - оркестр замерзал где-то впереди: в березняке, между могилами...

Чей-то знакомый голос, долетавший из-за спины, воссиливался перекричать буйство луженых труб, и хотя, казалось бы, шансы были никак не равны, настойчивый вопль своего добился: инструменты стали поочередно смолкать. Но поскольку происходило это не по команде, а по наитию, то от ощущения оркестрантами непонятности происходящего, умолкание превратилось в продолжительное действо: сначала исчезла всякая мелюзга вроде флейт, потом затихли кларнеты с фаготами, наконец, умолкла самая большая труба. В наступившей тишине, когда слышны стали даже судорожные хрипы запыхавшегося распорядителя, который стоял на столике возле чьей-то могилы, ударил вдруг барабан...

И напрасно. Потому что распорядитель на пределе возможностей человеческого голоса высказал барабанщику несколько замечаний, касающихся и его самого, и барабана. Тут какой-то офицер, стоявший неподалеку от нас, приподнялся на носках и махнул рукой: хватит орать, мол... И тогда за нашими спинами грянул винтовочный выстрел. Все инстинктивно пригнулись.

- Недостреляли что ли, - спросил я приятеля.

- Может, и недостреляли, - спокойно сказал он, осматриваясь: - Но вообще-то там стоит почетный караул... Только почему - одиночный выстрел?..

- Покойник что - был военным? - не понял я.

- Да он и в армии никогда не служил, - шепнул возникший распорядитель, - я ж говорю: на всю катушку похороны заказали: с оркестром, священником, караулом...

- А что за выстрел? - поинтересовался приятель.

- Да солдатик один - новобранец, перепутал: вояка какой-то рукой замахал, он и шарахнул... Начинайте, отцы... Только, по возможности, рук не подымайте... И какой придурок скомандовал оркестрантам?..

Кадило я раздувал, не поднимая руки, согнувшись.

Когда все должное совершилось, кладбищенские рабочие, лазая на манер альпинистов, воздвигли из венков рукотворную гору, укрывшую последние приюты доброго десятка наших сограждан. И тут вся березовая округа превратилась в кафе: столики у близлежащих и отдаленных могил были накрыты с впечатляющей щедростью.

- Теперь бы смыться, - сказал приятель, - а то от ледяной водки голос подсесть может, а мне еще завтра - отпевать и отпевать... Прямиком не пройти - там, видишь, главный стол и поставлен...

Мы не спеша побрели по аллейке в противоположную сторону, словно прогуливаясь между пьющими, а потом ускорили шаг. Он вывел меня к бетонной стене, вдоль которой мы и направились, чтобы кружным путем миновать пиршество. И тут впереди показался медленно идущий навстречу человек в камуфляжной форме, в черной маске и с автоматом в руках.

- Возможно, и вправду недостреляли, как ты говоришь... И чего тебя угораздило: сидел бы на своем курорте - у тебя там сейчас, поди, северные сияния... В баньке попаришься - бух в сугроб, а над головою - северное сияние... В избе печь топится, на столе - водочка, запотевшая, из сеней... Возле нее тарелочка с рыжичками и другая тарелочка - с беленькими...

- Рыжиков нынче не было, - вздохнул я, - только волнушки и грузди. Ну, белые - само собой, как обычно...

- Значит, одна тарелочка с беленькими, другая - с волнушечками, а третья - с груздочками... Хорошо!..

- Отцы, - сказал человек в маске, - выпить нету? А то околел от холода...

- А ты кто будешь? - спросил приятель.

- Вас охраняю.

- Нас?

- Ну да - вот эти похороны. А то - мало ли?..

Мы сказали, что никакой выпивки у нас нет и что, напротив, мы еще и пытаемся ее избегнуть. Он же предложил нам постоять вместо него, пока он за пузырем к могиле сгоняет:

- Мой участок - вдоль забора: от черной осины до памятника с голой теткой. Если кто через забор полезет: предупредительный - в воздух, а дальше - на поражение. Вы не бойтесь: тут кругом наши ребята стоят - если что, сразу придут на подмогу...

Мы поняли, что объяснять неправильность его мыслей надобно очень долго, и за сегодняшний день, пожалуй, вразумить человека мы не успеем.

- Ну, чего молчите, отцы? Неужели в вас ни хрена понимания нету? Продрог ведь, - он протянул автомат: - Вот предохранитель, вот спуск. Это - одиночные выстрелы, это - очередями. Лучше всего, отцы, короткими очередями: и шороху больше, и попасть полегче, а то вы все же люди нетренированные...

- Повесь на оградку, - сказал приятель, - да маску-то хоть сними - вдруг кто в тебя самого пальнет с испугу. И побыстрее: если через пять минут не вернешься - уйдем.

- Я мигом, - обрадовался он, - а маску снимать мне не положено. И не переживайте: во-первых я в бронежилете, а во-вторых - не успеют пальнуть, кулаком зашибу, - и, тяжело топая шнурованными ботинками, побежал по аллее.

Минуло пять минут, десять, пятнадцать... Прошли до черной осины, от которой разглядели следующего стрелка, потом - до памятника с голой теткой: и там бродил караульщик.

- Смотри, как здорово, - сказал приятель: - кругом наши люди.

Мы стали размышлять, что делать нам с автоматом... И тут примчался сменщик: из пятнистых карманов торчало несколько бутылочных горлышек. Он тоже сбегал к черной осине, потом к голой тетке, чтобы, значит, поделиться с товарищами. Мы доложили, что на вверенном нам участке никаких недоразумений не произошло, сдали автомат и отправились восвояси.

- Даже не знаю, как и благодарить вас, - искренне сказал человек, лица которого мы так и не увидали.

Благополучно добравшись до "ритуального павильона", мы отогрелись у электрического отопителя и собрались было идти на автобусную остановку, как вдруг дверь распахнулась от удара ногой, и вошел человек в маске.

- Отцы! - победно воскликнул он, и мы поняли, что это наш друг и никто иначе: - Нашел подарок для вас, - покачиваясь, он протянул к нам руки, раскрыл кулаки, и мы увидели лежащие на ладонях гранаты: - Держите отцы, пригодится... Ну, чего молчите? От души ведь!..

Уезжали вместе с рабочими на припозднившемся катафалке. Приятель задремал. А когда проснулся, сообщил, что снилась ему картина Верещагина, но не "Апофеоз войны" с черепушками, а та, на которой батюшка стоит с кадилом среди полузанесенных снегом павших воинов.

Прощаясь, он еще раз назвал меня тунеядцем и сказал: "Возвращайся".