Уговорили меня военные лететь за шестьсот верст в таежное зимовье, чтобы причастить и пособоровать тяжко болящего. Случай, конечно, исключительный, и я сам сразу не мог понять, какое отношение имеют офицеры нашей дорожно-строительной части - к промысловику, затерявшемуся на одном из притоков далекой реки, и каким боком ко всему этому касателен я. Выяснилось, что кто-то из командиров некогда побывал в тех краях на рыбалке, познакомился с охотником, а потом к нему летали и за красной рыбой, и за пушниной, из которой шили шапки и воротники своим женам. Мое же касательство объяснялось тем, что таежный человек этот был верующим и, заболев, стал требовать батюшку, а ближайшим из батюшек, как ни прикидывали, оказывался я. То есть, измеряя по карте, можно было отыскать священника и поближе, но доставить его к болящему - никакой возможности не было. А через наш район проходила нитка газопровода, тянувшаяся как раз из тех диких мест, и вдоль нее регулярно летали патрульные вертолеты. По всему выходило - надо лететь.

Рано утром, затемно еще, отвезли меня из деревни в аэропорт. Гляжу - стоит среди заснеженного поля Ан-2 на широких лыжах. Говорят, что все, мол, очень здорово получается: на перекладных вертолетах лететь было бы долго, а этот борт (все бывалые люди говорят именно борт, а не самолет) доставит меня вместе с каким-то оборудованием в далекий город, откуда до зимовья рукой подать. К тому же, говорят, борт этот - аж из самой Москвы, и, стало быть, пилоты - мои земляки.

Взлетели. Сначала я все посматривал в окошко, угадывая знакомые деревни, потом пошли сплошные леса... Вспугнули стадо лосей. Они бросились прямиком через речку: лед проломился, однако лоси легко выбрались на другой берег и успокоились - мы уже пролетели над ними. Потом я задремал. Проснулся от крика: пилоты что-то громко кричали друг другу, ударили по рукам - наверное, спорили. В другой раз проснулся без всякого повода: посмотрел за окошко: опять гоним лосей - тех же самых, через ту же речку, но в обратную сторону. Пока я соображаю, по какой причине мы могли совершить столь неожиданный маневр, внизу открывается барачный ансамбль знакомого мне поселка. Ан-2 садится между двумя рядами воткнутых в снег сосенок, обозначающих взлетно-посадочную полосу, и скользит прямо к избушке диспетчера.

Когда шум двигателя затихает, второй пилот выбирается из кабины.

- Вот, батя, - говорит он, потягиваясь: - в этот край таежный только самолетом можно долететь...

- Можно, - соглашаюсь. - Но можно еще на машине: от моей деревни - два часа. Да и на велосипеде - за день вполне можно добраться. Если, конечно, ни к кому в гости не заезжать...

- Извини, отец! - это первый пилот: - Мы тут поспорили из-за встречного: Ан-2 или Як-12? Подлетели - конечно, Ан-2... Ну и с дороги немного сбились - не местные ведь... Сейчас быстренько подзаправимся и - дальше...

Однако подзаправиться нам не удалось - горючего не было, и машину за ним собирались отправлять только на следующий день.

Разместились в ветхом деревянном домишке, над входом в который кто-то написал мелом: "Hotel" и пририсовал пять звездочек.

Первый пилот пошел заниматься самолетом - Ан-2 следовало закрепить, чтобы не унесло ветром. Второй, как самый молодой, побежал в поселок за продуктами, а мне выпало топить печь. Готовых дровишек не было: диспетчер дал бензопилу и показал остатки бревенчатого сарая, определенного под топливные нужды. Две стены древнего сооружения были уже почти полностью выпилены нашими предшественниками, частично пострадала и третья стена, но крыша отчего-то сохраняла свое правильное положение в пространстве.

Диспетчер смотрел на крышу с мрачной настороженностью и, похоже, видел в ней что-то мистическое.

- Все падает, а она - не падает, - сказал он тихо, словно боясь потревожить ее, и растерянно оборотился ко мне.

- Ничего, когда-нибудь и она упадет, - успокоил я диспетчера.

Но и после нового ущерба, нанесенного третьей стене, крыша не развалилась. Конечно, и древесина прежняя была хороша, и плотники прежде посмекалистее нынешних были, однако, несмотря на все это, перед Ньютоном становилось крайне неловко: ну, действительно - все падает, а она не падает...

Избушка была так выстужена, что толком прогреть ее не удалось: спать легли в верхней одежде и даже в шапках. Дымоход не перекрывали: дважды за ночь я вставал, подкладывал дровишек, и к рассвету мы смогли снять ушанки.

А утром прилетел вертолет, и на борту его был тот самый охотник. Вертолетчики рассказали, как им "случайно" удалось узнать, что старик совсем плох, и они прихватили его, чтобы доставить в больницу - в свою, ведомственную, находившуюся как раз в том самом поселке при газокомпрессорной станции, куда "по случайности" попали мы. И "случайно" начальству срочно потребовалось направить вертолет именно в эту точку, и "случайно" в больнице дежурил именно тот врач, который бывал у старика на рыбалке, знал его хвори... Тут, помнится, все они заметили, что "случайностей" для одного раза неправдоподобно много, и смущенно затихли.

Потом старика перенесли из промозглого вертолета в избушку. Он был очень слаб, однако на исповедь и причащение сил хватило. Во время соборования сознание стало угасать, и когда диспетчер, не дозвонившись до спящей больницы, направился за дежурным доктором, я предупредил, что врач может уже и не приходить, но медицинское заключение пусть выпишет. А мне пора было читать Канон на разлучение души от тела.

Врач пришел. С готовым медицинским заключением, но пришел.

- Удостовериться, - словно извиняясь, объяснил он мне.

Мог не объяснять: "удостоверение" в виде медицинской бутылки с делениями до пятисот граммов торчало из кармана старенького пальто.

- Что ж, - говорю, - доктор, у вас пробочка-то резиновая? - и указываю на сосуд. - Она своим запахом весь напиток может испортить.

- Не извольте беспокоиться: пробочка завернута в полиэтилен, да и вообще я только что из емкости перелил - все предусмотрено, - и достает из другого кармана стопку мензурок: - Помянем?..

Но прежде чем помянуть, мы еще скинемся и отправим доктора за столярным изделием, придет больничная нянечка и обмоет усопшего, в свой черед совершится чин отпевания, и диспетчер сбегает к пожарному щиту за горсткой песка, которому суждено будет стать погребальной земелькой...

Вот тогда и помянем старого промысловика: диспетчер, доктор, столяр, нянечка, я и четыре пилота. Потом приползет МАЗ с многотонной цистерной - ему ехать на нефтебазу как раз мимо моего дома. Прощаясь, пилоты поинтересуются насчет нагромождения "случайностей", и я, поторапливаемый сигналами автомобиля, отвечу им на ходу, что ничего случайного не бывает, ну а когда дела наши восходят к сферам небесным, то события начинают развиваться и вовсе с неотвратимостью падающего парового молота... И в этот момент крыша сарая рухнула.

- Все ж-таки упала, - растерянно прошептал диспетчер, глядя на оседающее облако снежной пыли.

Я попросил доктора сильно не увлекать пилотов "удостоверением", потому что когда-никогда горючее привезут, и надо будет лететь...

- Все продумано, - заверял меня доктор.

- Так что же в нем небесного - в мужичке этом? - не унимался один из летчиков.

- Душа, - отвечал я, стараясь перекричать хриплое рокотание бензовоза, к которому мы приближались - и я, и провожавшая меня кавалькада.

Летчик непонимающе пожал плечами.

- Ты знаешь, сколько стоит душа?

- Так разве ж у нее может быть стоимость? - усмехнулся пилот.

- "Какая польза человеку, если он весь мир приобретет, а душе своей повредит?" - сказал Господь... Она дороже, чем весь мир, понимаешь?..

- Его душа? - переспросил он, кивая в сторону домика, где мы оставили охотника.

Водитель МАЗа перегнувшись через сиденье, нетерпеливо приоткрыл дверцу кабины.

- И его, и твоя, и моя, - прокричал я, забираясь в кабину.

- Ты уж, отец, извини, - досадливо сказал водитель, когда мы тронулись, - я бы, конечно, подождал, но Гранька - ну, которая горючку отпускает, - такая стерва: если до трех часов не успеешь бочку залить, пиши - пропало: то обед у нее, то учет, то еще фигня какая-нибудь...